Колобок в сатори. Навстречу заяц. Уши. Серые глаза. Длинные чёрные ресницы. Расходящееся косоглазие. Нет, сходящееся... Расходящееся... сходящееся... Странный зверёк. Хотя чего тут странного - заяц, он и в сказке заяц. Уши. Простой такой, наш, свой. Себе на уме. Бесхитростный. Что видит, то поёт. Увидел Колобка, запел:
"Колобок, Колобок..."
А Колобок в сатори. Ничего не видит, не слышит. Погружён по уши.

Заяц подошёл поближе, обнюхал, сфокусировал взгляд. Колобок в сатори. Нет для него зайца. Заяц его лапой. Передней пока что. Легко и почти ласково. Колобок весь в себе. Заяц его левой ногой. Задней. Колобок в сатори. Пребывает и в ус не дует. Заяц взгляд расфокусировал, потерял интерес. Травоядный, консумент, значит, первого порядка. А от Колобка дустом пахнет и лягушатиной отдаёт. Пнул его заяц правой задней. Колобок круглый, ну и покатился. Так, в сатори впавший, и отбыл дальше по тропинке. Даже песенку не спел. Ни "здрасте", ни "досвиданья".
"Ну и катись", - сказал или подумал заяц, что для него одно и то же. Бесхитростный - что думает, то и говорит. И дальше пошёл. Уши непропорционально подрагивали.

А Колобок от пинка вроде как проснулся. Глаза открыл, мозгами зашевелил. Думать больше не получалось. Впадать тоже. Катится себе, катится, дурья голова - два уха. Ветер донёс запах перегара. Это в ближних кустах волк мучился.

Матёрый тамбовский зек Сенька Волков, по кличке Волк, пропойцей и алкашом не слыл, хотя дурная слава о нём гуляла по заонежско-согринскому райцентру и много далее. Вчера сдуру жахнул с лесником Акимычем самогону, который тот гнал не поймёшь из какой херни, и к утру был страшно расстроен. На зоне Волкову приходилось и не такую дрянь хлебать, бывало и покруче. Но с вечера, видать, перебрал лишку, и сивушные масла одолели.
Поднеся к морде когтистую лапу с тремя вытатуированными перстнями, Сенька облегчённо выдохнул: "Моё..."

Три ходки было у Волка, но масти своей он так и не заимел. "Хулиган!" - опасливо шушукались за него по району. В последний раз Сенька нахулиганил так, что Согринский совхоз полгода расплачивался с поставщиками товаров натуральным продуктом. Пять магазинов за две ночки ломанул Волков по округе, и все - подчистую! Про этот подвиг начирикала "комсомолка", а Сенька получил "петуха" с конфискацией. Однако, через год бежал в родные пенаты - леса. И вот уже два месяца Согринское УВД утопало в заявлениях граждан, встреченных Волковым, и не могло взять след наглого хищника!..
" Во дыню раздуло, аж глаза болят... Акимыч, сука... Видал я в гробу твой леспромхоз! Чудила..."
... Запах тараканьего помёта подействовал отрезвляюще. По тропе катилось нечто, игриво ругаясь матом и насвистывая "Битлов".
"Это что ещё за поц?.."- Волк шагнул на тропу.
- Гутен Морген ! Подвали сюда...
- Какого ещё хрена?
- Ша, помойник! Босва, как с уркой дышишь?! Фонфан!
- Доброе утро, дяденька... Я-то, думал, Вы... А Вы...
- Падай, побухтим... Откуда и куда?
- Дык...
- Ладом, открой вьюны. Збельзи рубль, слетай в тупик, причаль хрястанье - кирши, бубна и конки, а то хвоста откинешь тут от вашего горя... Замастыришь - пульну ещё раз, а не привалишься - витрину попорчу! Да! Если зацокаешь Ленку Белкину, стукни, что Волк - не фраер, всё запасает, а нахлит где - запустит так, что ворота затрещат! Мас за эту мару трёшник в академии откичманил! Лярва!.. На скачках буркалы на меня вытаращила - кто ж петрил, что вона со жлобсявым?! А Вовка Бобров - бабан тот ещё, весь на винтах! Мас ему: " Давай без треска..." А он меня поздравил - дал пачку! Барно, что отца с сыновьями на хазе заныкал. Посолил Бобра и нарезал по-рыхлому. К утрянке нахлил эту гумазницу - за вислихи её! Чалю: морковки! Мас им канву, они мне - скрепки на крылья. И - ата! В город Катаев... И ещё: привались к Акимычу, барабай мои котлы. Звякни, что такой зинзибер нехай себе в духовку зальёт, залобачник... Расчухался? Танцуй!

Волк закурил и повёл локатором:
- Вер!.. Дуга - индюк катит...

С опушки донёсся стрёкот мотоцикла. На лесную тропу, сверкая кокардрой, выруливал матёрый опер и волкодав, капитан милиции Михайло Потапов, потомок легендарного Потапа Потапова - основателя Заонежско-Согринского УГРО. Волк сдавил череп Колобка и зашипел ему в ухо:
- Если будет звон, сопи, а то в доску спущу!..

...Мотоцикл, взрёвывая и подскакивая на корнях, подкатился ближе, и из-под козырька форменной фуражки на струхнувшего Волка уставились два сверлящих глаза.
- Да... мы тут... плюшками балуемся, - Волк аккуратно сдунул пылинки с Колобка и положил его на траву, после чего вывернул карманы и, от всей души козырнув медведю, скрылся в лесной чаще.

Медведь слез с мотоцикла и озадаченно посмотрел на Колобка. Колобок лежал под деревом, закрыв глаза, и не шевелился.
"Плюшками, говоришь?.." - медведь ненароком взглянул в сторону, где минуту назад скрылся Волк и, хотя почувствовал неладное, решил не торопиться, поскрёб затылок и устало опустился на траву.
Колобок к тому времени ещё не успел окончательно остыть и издавал такой притягивающий запах свежей сдобы, что несчастный потомок основателя УГРО Заонежской Согры окончательно потерял бдительность и даже не почувствовал в нём ни бабкиного плевка, ни тараканьего помёта.
- Эх, Колобок, Колобок... - но медведь ещё не успел договорить крылатую фразу, как Колобок открыл один глаз и в упор посмотрел им на мента. Потапов вздрогнул и открыл рот.
А Колобок, уже знакомый с повадками местных жителей, не стал дожидаться, пока медведь скажет что-нибудь, вроде "Я тебя съем".
- Не ешь меня, дядя милиционер, я тебе песенку спою! - и, открыв второй глаз, Колобок уныло затянул:
"Если вы не слыхали, я вам спа-а-ю..."

Но тут медведь снова обрёл бдительность, поняв, с кем имеет дело.
- Да уж, наслышаны... да... лес слухами полнится... да и заявка на тебя брошена, что ты и от бабушки ушёл... и от дедушки ушёл... - медведь вздохнул, надвинул на глаза фуражку и уже сурово продолжил:
- Да тебя надо немедленно в поликлиннику сдать... для опытов, - и, почесав затылок, прибавил, - Потому что у тебя документов нету.
От такого неожиданного поворота в Колобке взыграл грубый материализм. Он тряхнул головой и откатился в сторону.
- Охотничек нашёлся, - процедил Колобок сквозь зубы, - А у кого из-под носа

В зимнюю стужу
В жестокий мороз
Серый зайчище
Барана унёс!!!

Но ошарашенный мент так и не успел найти, что ответить, как из глубины леса раздался непонятный треск, и через минуту из кустов на поляну вылетел давно списанный самокат с младшими сотрудниками районного отделения милиции на борту. Это были Кот по прозвищу "Леший" и ветеран труда черепаха Тортила.
- Докладываю: Волк и семеро пьяных козлят задержаны и находятся в РУВД Заонежской Согры, - торжественно объявил Кот.
Медведь плюнул. Он уже было расслабился, а тут опять совращение малолетних. Да и оставлять задержанного подростка одного в лесу было нерезонно. Но делать ничего не оставалось, и измученный делами мент поручил Колобка ветерану труда Тортиле, которая должна была сдать его на руки бабушке и дедушке, и, подхватив Кота, уехал в отделение.

Трудно сказать, о чём беседовали в первые часы знакомства Колобок и Тортила, только когда через неделю, объезжая окрестности, мент Михаил Потапов неожиданно выехал на поляну, он увидел свою младшую сотрудницу. Она сидела под тем же одиноким деревом и счастливая улыбка озаряла её изрытое морщинами лицо. Увидев шефа, она невольно посмотрела на тропинку, ведущую в лесную чащу, куда неделю назал укатился Колобок.
- Он улетел, - как бы отвечая на немой вопрос начальства, сказала Тортила, - Но он обещал вернуться... милый...

Как громом поражённый, стоял медведь на поляне, а впереди тонко извивалась светлая тропинка, и где-то на другом конце леса ещё звучала громкая и весёлая песенка.

Колобок катился по тропинке. Тайга окружала малютку. Со всех сторон его обступили сосны. Сколько лет они росли здесь - кто знает? Вечнозелёные верхушки упирались в небо, а слой коры у основания этих могучих деревьев был такой толщины, что любой мальчишка, знающий толк в искусстве выпиливания из сосновой коры корабликов, захлопал бы в ладоши и запрыгал бы от радости. Все знают, какое чудо - эти судёнышки. Красные, как красное дерево, лёгкие, как пробка. Из коры даже самых толстых сосен средней полосы редко выходит нечто более грандиозное, нежели средней утлости лодчонки. Бор, по которому лежал теперь путь Колобка, представлял собой немыслимые, бесконечные залежи этого драгоценного материала, не говоря уже о древесине и о прочих лесных богатствах. А сколько скипидара можно было бы получить с одного только га этого древнего леса - но это уже неинтересно детям.

Однако, сюда давно уже никто не заходил. Грибов, ягод всегда можно было добыть вдоволь неподалёку от редких селений. Последнее лесоустройство проходило здесь в незапамятные времена. Тучи гнуса отпугивали любознательных туристов. Ничем не нарушался многоголосый покой девственного леса. Дикие непуганые звери с достоинством бродили между величавых сосен.

Где было посуше, небогатую минеральными веществами почву почти сплошь прикрывал белый ковёр лишайника, преимущественно рода Кладония, представленного здесь практически во всём богатстве видов. Зеленоватая Кладония сильватика, голубоватая рангиферина, причудливые иглы и зонтики Кладоний столбчатой и трубчатой, загадочные замки Кладонии альпестрис - все эти муравьиные джунгли составляли то, что называется ягелем. Хрупкие, ломкие в сухую погоду, после дождя веточки лишайников разбухали, и покров превращался в мягкий, чуть пружинящий ковёр, в котором бесшумно утопали теперь ноги лесных обитателей.

При понижении рельефа, среди сплошного беломошника всё чаще можно было встретить островки зелёного мха Плеврозиума шребери. Появлялись кустарнички: вереск, черника, брусника. Нежные бело-жёлтые цветы марьянника лугового казались лёгкими мотыльками в царстве мха. Ещё ниже почва начинала потихонечку проседать под ногами - начинались торфяные болота.

Колобок катился по тропинке.
Куда? Зачем? Он уже давно не думал об этом. Мерно перекатывался с боку на бок, с живота на спину. Все мало-мальски выступающие части постепенно пообтёрлись - и он стал таким круглым и гладким, каким не слепила бы его даже самая искусная в лепке мастерица. Дальше и дальше катился Колобок в неведомую даль - без цели, без мыслей, без направления - просто катился, куда подгонял его ветер - и неумолимо близился конец его пути.

Прохладные светлые ночи своевременно сменяли тёплые летние дни, изредка налетал дождь, падали и расходились туманы - Колобок не замечал этого. Звуки окружающего мира не трогали его: если у него и были когда-то уши, то они давно сточились. Песен он также более не распевал: если и был у него рот, то накрепко забился в пути песком, камнями и обломками веточек ягеля. Солнце высушило в нём жизнь. Лёгкий чёрствый шарик - вот чем стал некогда румяный Колобок. Таким сделала его дорога.

Таким встретила его лиса на краю болота. Нет, она не была голодна - в это время года не было ей недостатка в пище. Мыши, полёвки, буро- и белозубки, лягушки в изобилии составляли её рацион. Попадались на зуб и слетки: слабые крыльями, короткохвостые пичуги не могли далеко уйти от ловкой хищницы. Сытое самодовольное животное благодушно развалилось в зарослях багульника, блаженно вдыхая пьянящий аромат коварного растения. Бурые ветки с тёмно-зелёными плотными узкими листьями, густо опушёнными снизу оранжевыми железистыми волосками, выгодно оттеняли пушистый лоснящийся мех плутовки.

Лиса отдыхала. Лениво выкусывая время от времени блох из своей драгоценной шубы, она щурила зеленоватые глаза - и почти было заснула, когда вдруг услышала шорох. Инстинктивно она насторожилась. Нет, шум не предвещал опасности. Однако что за нелепую неосторожность проявляет это безмозглое существо в непосредственной близости? Шорох приближался. Лиса удивилась. Что-то неправильное, необычное происходило рядом с ней. Совсем непонятное.

Заинтригованная, поднялась лиса из своего убежища и увидела странную картину. Прямо на неё, без тени страха и зазрения совести, катился Незнакомый предмет идеально круглой формы. Камень? Но камни не катаются по лесу, гонимые силой ветра, они слишком тяжелы для этого. Озадаченная лиса глубоко втянула чуткими ноздрями воздух. Колобок издавал запахи знакомых растений, леса, болота, дороги, ещё чего-то. Но это что-то было слишком слабым, выдохшимся, к тому же совершенно не возбуждало аппетит плотоядной нашей красавицы. Несколько разочарованная, лиса собралась было снова вздремнуть, когда с нарастающим удивлением открыла рот: Колобок катился прямо на неё. Лиса обмерла. Он даже и не думал сворачивать с дороги. Шерсть на холке изумлённой лисы встала дыбом. Рот открывался всё шире и шире. Колобок закатился по языку - и исчез в разверстой лисьей пасти.

У лисы разом перехватило дыхание. В панике она попыталась вскочить, но острая резь в горле повалила её на бок. Давясь и хрипя, лиса извивалась на моховых подушках, пытаясь избавиться от шершавого кома, наглухо закупорившего дыхательные пути. В глазах зарябило. Боль и ужас охватили сознание хищницы. Почуяв, как рассудок начинает стремительно отключаться, лисица судорожно вцепилась когтями себе в грудь и из последних сил исторгла дикий протяжный вой, без малейшего эха канувший в плотных коврах ягеля и сосновых игл. И тут, довершая мрачную картину, к надрывному лисьему крику вдруг примешался другой, подростково-надтреснутый, исполненный безнадёжного отчаяния, утробный вопль заглоченного Колобка. Колобка, очнувшегося в лисьей глотке только для того, чтобы осознать свою чудовищную кончину! Спёкшиеся губы его разлепились и, парализованный первобытным страхом, Колобок вопил... вопил...

...Пелена постепенно начала сходить с глаз, но в висках ещё гулко ухало, как это порою бывает в момент пробуждения от кошмарного сна. До слуха деда Веденея доходил чей-то истошный вопль, шедший, казалось, из самой преисподни! И тут, вдруг, до старика разом дошло, что вопль этот доносится из его глотки, и это сам Веденей орёт, срываясь на визг, орёт и не может уняться!

Деду на все лады вторила Цирцея, впившись побелевшими пальцами в столешницу. Старуха была уже близка к обмороку, и надо понять, было с чего. Колобок - не колобок, а приличный каравай на завтрак был подан, и старая ведьма ожидала, что её неблаговерного проберёт опосля первого же куска. Однако, вместо безобидной лягушачьей икоты, снять которую намечалось только после долгой мольбы о прощении, на старика нашло нечто ужасное! Опрокинув в себя стопарик перцовки, Веденей отщипнул пальцами кусок каравая, но едва проглотил его, как схватился за сердце, дёрнулся пару раз и застыл на табурете, неподвижным взглядом уставившись куда-то в угол. Старуха ойкнув, кинулась было к деду, но Веденей остановил её резким жестом, затем властно указал на стул и, когда опешившая Цирцея подчинилась, неожиданно ясным голосом произнёс:

- Внемли, о, неразумная! Слушай того, кто глаголет устами супруга твоего! О, дщерь Евы, погрязшая в ворожбе и действе колдовском! Пыталась ты силы великие, тебе лишь толику подвластные, обратить в наказание пустячное для мужа бестолкового! Знай же, несчастная, что час недобрый выбрала ты для исполнения замыслов твоих презренных, ибо пересеклись ныне пути небесные со стезями, для законов иных проторенными. Быть же теперь по сему: и наказание и благо обрели вы единовременно! Муж твой, всё содеянное собой осознает и тяжким камнем на душу свою возложит. Да будет ли тебе с того легче? Зло в сердце твоём зело велико спало - спать же и тебе отныне, со дня сего и 32 месяца, да 8 дней, да размышлять во сне о прегрешениях своих!

Произнеся сие, Веденей застыл и устремил на бабку пронзительный взгляд, такой силы исполненный, что завопила Цирцея , а минуту спустя, сам дед как-то обмяк, склонился вперёд и завыл...

И вдруг, оба разом замолчали. В доме повисла тишина; казалось, что ходики стучали тише, чем колотились сердца у стариков. Веденей вспомнил всё, что привиделось ему за те три минуты, что сидел он в оцепенении, и осознал, что пережил он всю свою жизнь заново, что прокатились колобком перед ним все годы от момента как появился он на свет. И это его эгоизм, себялюбие Колобка и чёрствость души гнали его меж людей и зверья лесного, да к такому бесславному концу и привели. Ни дел добрых, ни дел полезных - катись себе и смотри свысока на тупых медведей, придурковатых волков, никчёмных зайцев, да пудри мозги наивным черепахам. Пока не отловит тебя, не менее чёрствая душонка, не возжелает овладеть тобою всем, поглотить без остатка, присвоить себе навсегда, а поглотив, подавится и сгинет в страшных муках!.. Никчёмность, бестолковости своей осознание - вот уж, воистину изысканную кару призвала Цирцея на голову мужа, да и сама за то поплатилась. Дед сиидел потрясённый и раздавленный свалившимся на него откровением. Но, мало-помалу, чувство непомерного голода, физического и духовного, овладело, вдруг, стариком. Рассудив, что хуже уже быть не может, Веденей царственным жестом преломил каравай и в торжественном молчании съел свою долю без остатка. Цирцея покорно молчала, не смея остановить супруга. Старик, тем временем, смёл крохи со стола в ладонь, откинувшись, отправил их в рот и замер в благоговейном ожидании просветления.

И просветление снизошло. Сначала мозг захлестнула волна мыслей и чувств. Потом всё новые факты и ощущения слились в единый пёстрый водоворот, который подхватил старика, закружил и понёс его прочь, не давая перевести дух и на секунду...

Тут, Цирцея, пялившаяся на мужа, начала замечать, что с ним происходит нечто опять странное. И когда поняла она, ЧТО именно, страх вновь вошёл в её душу. Веденей молодел на глазах, В безбородого юнца он, конечно, не превратился, но морщины на лице потихоньку разглаживались, чёрный, здоровый волос местами заменял снежный пух седины, силой повеяло от негда дряхлого божьего одуванчика.

Прошло какое-то время и отдохнувший и порозовевший Веденей открыл глаза.
- На что мне жемчуг с золотом? - неожиданно вопросил он. И тут же добавил:
- Сумма квадратов катетов являет собой кристаллическую решётку палеозойского семейства круглоротых и употребляется только в "презент пёфект". Ферштейн?
Потрясённая старуха разинула рот, но не нашлась, что и ответить, так как дед, изрядно охреневший от свалившегося на него вселенского знания, тут же выдал ей новую порцию нефильтрованной информации:

- Ти амо, Цирцея Леопольдовна! Что на санскрите, ведомо, значит: "КАМЮ грядеши! Ты, инхвузория, в атмосферный фронт снизошедшая!" Ибо, территория сопредельных государств Кот д"Ивуар, Пёс с"Амовар и Шмон п"Иссуар - суть равновелика пятой симхвонии Бетховена. Доколе же ты, Катилина, не будешь узнавать эту мелодию с трёх нот!?
Задав этот гневный вопрос, Веденей вскочил на ноги, и, отплясывая нечто вроде лезгинки, запел на непонятном языке:

Дуламан на биньэ буи, дуламан Гэлла!
Дуламан на фарриге, ши бэрра б'и ин Эйрин!!!

Всё это время старуха сидела неподвижно и, только подрагивание плеч её, да сжатые тонкие губы выдавали истерическое состояние Цирцеи. Но, когда дед, исполнив несколько замысловатых па, сопровождаемых криком: "О Би! И я двигаюсь совершенно свободно!..", рухнул перед ней на пол, старуха увидала у Веденея две абсолютно здоровых руки. Протеза не было и в помине. Внутренне содрогнувшись, Цирцея, всё же, сложила три перста для крёстного знамения и угрожающе вопросила:
- Кто ты и откуда, вселившийся в плоть мужа маво?
Задыхаясь от смеха, Веденей встал с пола, успокоил старуху жестом и, плюхнувшись на стул продолжил:

- Кто я? Нетрудно сказать! Я шлем поэзии. Я сок моря. Я молоко звёзд. Я тот, кто приходит в пятницу, и тот, кто не любит люля-кебаб! Я есмь аз, буки и вязы! Юс малый и И краткий! Пустой, да главный, аки Ер заглавный!.. Я пришёл с истоков Нила по зову Озириса. А было это тогда, когда Кхол О"Бок, король Ульстера, Мунстера и Клейстера, воссел на трон в Таре! Тогда пришли к Манасу вожди всех братских племён, и было их числом шестнадцать! И старший из них, воздев руки к Небу, попросил у Манаса четвертак взаймы... И был зарыт томагавк войны, и вырыта трубка мира, и забычкован косяк дури...
Вдруг лицо Веденея посерьёзнело. Он на минуту умолк, затем глубоко вздохнул и сказал:

- Ты уж не серчай , Цирцеюшка! Я это! Я! Случилась со мною катаклизьма некая, нечто вроде расстройства нервного. На почве, понимашь, перевозбуждения!.. Но это пройдёт счас... не боись... В ЗАОНЕЖСКОЙ СОГРЕ ЖИЛ Я, С БЕЛОСНЕЖКОЙ СОГРЕШИЛ Я... Ох, ведь напасть какая! Опять началось!.. Надыть пойти, проветриться малость. На мельницу съежжу... Это просто дорога изменяет меня немного!..

И весело насвистывая дед удалился. Старуха ещё долго сидела, обхватив лицо руками и покачиваясь в такт привязавшейся веденеевской лезгинке. Потом она встала, прошлась по дому, собирая отовсюду всевозможные принадлежности для ворожбы и, скинув всё воедино, отворила заслонку ещё не остывшей печи и запихнула мешок со всем ведьминым барахлом прямо в огонь. В печи что-то охнуло, икнуло, послышался гул треск, и будто б даже, кто-то смачно сказал: "Хрен-та!" Затем из трубы вырвался клуб чёрного дыма и, в ту же секунду, дом с кряхтением осел на место дематериализованных куриных ног. Цирцея немного побродила по дому, поставила самовар, вскипятила воды. После чего села за стол и решительно отломила кусок оставшейся половины каравая!..

Дед Веденей возвратился домой уже поздним вечером. Супругу он нашёл крепко спящей прямо за столом с недопитой чашкою чая. Веденей бережно перенёс её на кровать, укрыл одеялом и, даже нежно, впервые за многие годы чмокнул в щёку. Потом собрал маленький дорожный узелок, набил трубку и раскрыл окно. Ещё немного он постоял, как бы в раздумье, потом махнул рукой и, по-молодецки сиганул за подоконник прямо в кучу сена!

- Барлык берегиндер!!! - послышалось снизу. Веденей посторонился и увидел какого-то червячка, злобно косящегося на деда.
- Крабдбыл бряг! - неожиданно произнёс дед и, с изумлением понял, что только что извинился. "Брягом, брягом..." - ворчливо отзвался червяк и исчез в сене. Старик восторженно засмеялся, поднялся на ноги и, вскинув на плечи палку с узелком, зашагал по тропинке. Весь мир лежал перед ним, готовя испытания и передряги, выпадающие на долю посягнувших на его познание. Но Веденей шагал вперёд, памятуя о том, что так нелестно было недавно открыто ему...

Из косматого облака выбралась ноздреватая луна и расслабленно повисла в небесах прямо над его головой!...

[Александр Карпов]